Священникъ отецъ Александръ
(разсказъ протоiерея Александра Никулина) Въ тюремной камере насъ было несколько, но все священники. Некоторые дремали передъ отбоемъ, другіе уснули. Вдругъ спавшій молодой священникъ, отецъ Александръ, проснулся въ большомъ возбужденіи и сталъ быстро разсказывать. — Проснитесь, пожалуйста, и выслушайте то, что я сейчасъ вамъ разскажу. Вы знаете, что я только-что спалъ. И виделъ я во сне моего родного отца, священника, убитаго большевиками. Онъ явился мне съ прекраснымъ наперснымъ сіяющимъ крестомъ на груди и сказалъ мне очень важныя слова: — «Сегодня ты будешь со мною!». И только что молодой священникъ отецъ Александръ успелъ произнести эти слова, какъ открывается кормушка нашей камеры и самъ камендантъ тюрьмы говоритъ: — Такой-то (его фамилія, имя и отчество) съ вещами на выходъ! Какъ только кормушка закрылась, отецъ Александръ сказалъ: — Ну, вотъ видите, — это то, о чемъ мне только что сообщилъ мой отецъ, явившійся мне во сне. Это — разстрелъ! Это — встреча съ горячо любимымъ отцомъ! Слава Богу, слава Богу за Его великую милость ко мне недостойному и многогрешному! И онъ поклонился намъ всемъ земно и уже пошелъ къ дверямъ. Но на пороге онъ повернулся и добавилъ: — Да, еще отецъ мой сказалъ: «А Москва провалится!». И это сбудется непременно! Съ этими словами іерей Александръ скрылся въ дверяхъ... Мы были просто ошеломлены всемъ происшедшимъ. Вскоре мы услышали одинокій выстрелъ. Это отецъ Александръ «ушелъ» къ отцу по плоти и къ Вечному Отцу Небесному. «Вечная память», — прошептали мы и перекрестились,— «со святыми упокой». У всехъ на глазахъ были слезы. Протоiерей отецъ Владимиръ (Б.), старецъ Московскiй Въ дореволюціонное время отецъ Владиміръ окончилъ Физико-Математическій факультетъ Московскаго Государственнаго Университета. Впоследствіи былъ профессоромъ физики того же университета одновременно со своимъ отцомъ, профессоромъ по иной каѳедре. Во время революціи онъ оставилъ ученую карьеру и сталъ скромнымъ целибатнымъ священникомъ, очевидно, принявъ тайное монашество. Бывшій профессоръ понималъ, что Россія нуждается не столько въ ученыхъ профессорахъ, сколько въ священстве — безкомпромиссно отдающемъ все своему высокому служенію народу. Еще въ студенческіе годы старецъ Оптинскій, отецъ іеросхимонахъ Амвросій, назвалъ его «старцемъ». Это было такъ: у старца отца Амвросія были посетители. И речь зашла о старчестве. Іеросхимонахъ о. Амвросій объяснялъ, что старчество — это особый даръ Божій, не связанный съ іерархическимъ положеніемъ въ Церкви, а также и съ возрастомъ. Посмотревъ въ окно, онъ обратилъ вниманіе собеседниковъ на одного студента, проходившаго по двору. — Вотъ, видите, это — студентъ. А онъ ведь уже — старецъ. Онъ можетъ дать другому верный духовный советъ, какъ жить, какъ спасаться, какъ бороться со страстями. И это — редкій даръ Божій... Прошли годы. Студентъ сталъ профессоромъ Московскаго Университета наряду со своимъ отцомъ. Потомъ сынъ принимаетъ священство. Служитъ въ Москве. Съ опубликованіемъ «деклараціи», признавшей советскую власть «богодарованной», отецъ Владиміръ отходитъ отъ митрополита Сергія. Когда все московскія церкви, страха ради власти советской, покровительствовавшей митрополиту Сергію, стали сергіанскими, какъ передъ темъ становились обновленческими, отецъ протоіерей Владиміръ служилъ въ Сербскомъ подворье, подчиняясь Сербскому патріарху. Старецъ многихъ окормлялъ, особенно тайно, среди ученаго міра. Онъ имелъ обыкновеніе произносить очень короткіе, но содержательныя проповеди-призывы, по 2-3 минуты, въ духе краткихъ святоотеческихъ, аскетическихъ наставленій. Эти проповеди не утомляли, а, наоборотъ, способствовали молитвенному настроенію и сосредоточенности. Въ своей деятельности онъ придерживался правила преподобнаго Исихія Іерусалимскаго, учившаго, что «внешнее есть врагъ внутренняго», поэтому старецъ тщательно избегалъ всего, могущаго явиться какой-то саморекламой. Все его духовное деланіе было сокрыто отъ людскихъ взоровъ. Видимо, къ концу жизни онъ былъ монахомъ и носилъ имя Серафима. Но это не было достояніемъ гласности. Со стороны советскихъ властей онъ, конечно, былъ преследуемымъ. Его неоднократно арестовывали, и онъ сиделъ не только въ тюрьме, но и въ лагеряхъ. Поэтому, освободившись, онъ скрывался и руководилъ тайными, катакомбными общинами верующихъ. Онъ всехъ наставлялъ не иметь никакого общенія съ «советской», «сергіанской церковью», потому что она «политическая лжецерковь», слившаяся съ богоборной советской властью. Разсказываетъ одинъ изъ окормляемыхъ старцемъ московскихъ священниковъ: «Случилось такъ, что вместе съ батюшкой Владиміромъ были арестованы и мы, священники, пользовавшіеся его духовнымъ руководствомъ. Держали насъ въ Бутырской тюрьме, въ многолюдной камере, наполненной сплошь священствомъ разнаго толка. Были здесь и обновленцы, и новообновленцы. Мы держались особо, нашу группу объединялъ нашъ старецъ. Онъ все время пребывалъ въ молитве. Подошелъ день Святой Троицы. Мы встали рано и молились, стоя у большого окна, несколько затемненнаго тюремнымъ "козырькомъ”, или "намордникомъ”. Мы даже провели и великую вечерню съ чтеніемъ коленопреклонныхъ молитвъ, которыя по памяти прочелъ старецъ. А после этого, такъ какъ намъ Господь послалъ получить съ передачей запасные дары, мы все, во главе со старцемъ, причастились... Только у насъ было недоуменіе, куда деть ту тонкую бумагу, въ которой были дары? Ведь на ней оставались незримые ихъ частицы. Старецъ сказалъ намъ, что эту бумагу необходимо сжечь на внешнемъ подоконнике, обтянутомъ поценкованной жестью. Такъ мы и сделали. Но остался легкій пепелъ и опять мы недоумевали, что делать съ нимъ? Папиросная бумага сгорела быстро, и съ такой же быстротой на подоконникъ спустился белый голубь, вмигъ поклевалъ весь пепелъ и исчезъ за козырькомъ. Мы поражены были виденнымъ. Святое чудо совершилось на нашихъ глазахъ. Символъ Духа Святаго, белый голубь потребилъ сожженные незримые остатки Святыхъ Даровъ. Со слезами умиленія старецъ сказалъ "Возблагодаримъ Господа!”». Архимандритъ отецъ Серафимъ (Батюковъ), «заклинатель» Последнее открытое церковное служеніе отца Серафима (Батюкова) также происходило въ храме свв. мучениковъ и безсребренниковъ Кира и Іоанна, на сербскомъ подворье, который длительное время оставался въ Москве последнимъ храмомъ «непоминающихъ». Со священнымъ саномъ онъ получилъ и редкое въ наше время благословеніе на отчитку одержимыхъ бесами. Старецъ принялъ съ этимъ посвященіемъ особый даръ исцелять бесноватыхъ, одержимыхъ, «насилуемыхъ отъ діавола». Поэтому храмъ подворья при его служеніи напоминалъ больницу для душевно больныхъ. Сюда собирались всевозможные увечные, горбатые, припадочные, явно одержимые нечистыми духами. Запомнился одинъ разсказъ священника, участвовавшаго въ исцеленіи тяжко одержимаго. Начался особый молебенъ надъ бесноватымъ. Читаются спеціальныя молитвы самимъ заклинателемъ. Самъ больной, обычно, ничего не помнитъ изъ того, что съ нимъ было, что онъ делалъ и говорилъ. А по существу такими же больными или «бесноватыми», «одержимыми» мы должны признавать сами себя. Мы все больны грехами, а грехъ это — пленъ діавола. Следовательно, все мы «бесноватые», все — «одержимые», о чемъ пишетъ и свят. Игнатій (Брянчаниновъ). Исцеляемый испуганно водитъ глазами. Что-то неясное то ли произноситъ, то ли происходитъ въ немъ, какъ бы клокочетъ что-то внутри его... — Нетъ! Нетъ, не уйду! — кричитъ «онъ», страннымъ и грубымъ, не своимъ голосомъ. А молитва все повелеваетъ духу во имя Господа Іисуса Христа, во имя Отца и Сына и Святаго Духа выйти вонъ изъ него, никогда более не входить въ него... Впечатленіе жуткое, что въ этомъ человеческомъ теле есть некто разумный, но не человекъ! Священникъ повторяетъ призывъ освободить Божіе созданіе... Но тотъ, кто внутри человека, упорно стоитъ на сво-емъ: — Нетъ, нетъ! Не выйду. Не хочу! Вдругъ, священникъ говоритъ: — Во имя Отца и Сына и Святаго Духа повелеваю тебе,
отвечай: былъ ли у васъ мой отецъ? Слышится ответъ съ недовольной интонаціей: — Былъ! Да ты его вымолилъ! — А мать моя? Была у васъ? Опять тономъ недовольнымъ, но со страданіемъ и отчаяніемъ: — А ее мы и не видели! Потому что она всю дорогу свою кусками хлеба забросала... Здесь надо сделать некоторое поясненіе. Бесъ говоритъ о томъ, о чемъ человекъ исцеляемый не знаетъ... Во время страшнаго голода 1921 и 1922 года мать отца Серафима взяла на себя подвигъ — кормить безпризорныхъ детей. Она буквально собирала среди знакомыхъ куски хлеба. Делала она это изо дня въ день и темъ кормила несчастныхъ детей, оставленныхъ на произволъ судьбы. Объ этомъ подвиге бесъ и вспоминаетъ, говоря, что «она всю дорогу свою кусками хлеба забросала», — и темъ обезпечила себе безпрепятственный восходъ на небо... После того, какъ беснуемый повиновался священнику, именемъ Господнимъ заклинающему беса отвечать, священникъ произноситъ вновь: — «Именемъ Господа Іисуса Христа повелеваю тебе, душе
нечистый, выходи! Именемъ Святыя Троицы повелеваю...» И, вдругъ, вместо ответа — душераздирающій крикъ. И человекъ одержимый падаетъ, трепеща всемъ теломъ. Становится чернымъ, какъ мертвецъ... Но священникъ вычитываетъ изъ «требника митрополита Петра Могилы» положенныя молитвы... Самъ человекъ совершенно не помнитъ, что съ нимъ было... Его подводятъ къ святому Кресту, ко Святымъ Иконамъ. Онъ охотно, съ жаромъ целуетъ ихъ. А прежде это, если и удавалось, то съ большимъ трудомъ, съ бореніемъ... Старцу, по молитвамъ церкви, дана сила изгонять бесовъ... Для маловерныхъ странно это слышать, — «изгонять бесовъ!», звучитъ какъ соблазнъ. А для неверующихъ все это — «сказки». Но это достоверная реальность. Это происходило въ храме Сербскаго Подворья, въ современной, неверующей и богоборной Москве въ двадцатые и тридцатые годы нашего столетія. И здесь же, при «соборномъ служеніи» находился бывшій московскій профессоръ о. Владимиръ (Б.), ставшій священникомъ, и прочіе свидетели чуда — изгнанія нечистаго духа изъ человека... Въ іюне 1928-го г. о. Серафимъ перешелъ на нелегальное положеніе. Онъ поселился въ домике на окраине Сергіева Посада у двухъ сестеръ, бывшихъ Дивеевскихъ монахинь. Здесь совершалось тайное богослуженіе, сюда пріезжали многочисленныя духовныя чада, здесь же онъ скончался 19 февраля 1942 г. и былъ погребенъ подъ престоломъ его «катакомбной церкви». (Объ отце Серафиме (Батюкове) см. также «Православная жизнь» №11, 2001 г. — ред.) Разсказъ монахини «Насъ вывели всехъ за стены монастыря на берегъ реки. Тамъ въ безпорядке валялись иконы изъ нашего монастырскаго храма. Одинъ изъ чекистовъ намъ объяснилъ: — Какая монахиня возьметъ одну икону и броситъ ее въ реку, получаетъ свободу жить. А та, что откажется это сделать, сама будетъ брошена въ воду и утонетъ! И начали вызывать. Первой была брошена въ воду и утонула наша игуменія. И многіе за нею предпочли блаженную смерть. Ихъ связывали, бросали въ воду и они, словно камни, тонули. Многіе изъ нихъ читали молитвы, призывая Бога на помощь. Иные шли какъ на праздникъ. А я, окаянная грешница, испугалась смерти и допустила надругательство надъ святою иконою Божіей Матери съ Младенцемъ. Я своими руками бросила Ее въ воду, чтобы «жить». Но вместо «жизни» получила я вечную смерть, не только въ будущемъ веке, но и здесь, на земле. Разве я живу? Я живу моею смертію! Я мучаюсь каждый день, всякій часъ, каждую минуту... А те, что приняли мученичество за Христа, въ какомъ блаженномъ состояніи ушли въ жизнь вечную! Горе мне, горе! И никто не пойметъ этого, кроме техъ, что отказались отъ венца мученическаго...». И ходя по деревнямъ и селамъ, эта монахиня разсказывала о своемъ великомъ грехе, объ отреченіи отъ Бога и прославляла подвигъ техъ, кто принялъ мученическую смерть. Целые монастыри мучениковъ Видели христіане издали, какъ приводили и пригоняли целые монастыри монаховъ и монахинь на берега Волги, связывали каждаго и на одной веревке, весь монастырь, эту цепочку мучениковъ сбрасывали въ воду съ баржи. Быстро-быстро все уходили подъ воду и не оставалось и признака преступленія. Былъ монастырь, а теперь его нетъ! Подобнымъ способомъ въ Харькове на реке Донце утопили множество монашествующихъ. Въ 1921-1922 гг. были разстреляны прямо на месте все монахи Лебяжьей Пустыни, находящейся за Екатеринодаромъ, въ плавняхъ. Разгромъ женскаго монастыря Св. Маріи Магдалины, около станціи Поновическая, сопровождался дикими зверствами, насиліемъ — 1922 г. Въ 1922-1923 гг. въ Предтеченскомъ женскомъ монастыре въ Ставрополье въ одну ночь разстреляли 200 монахинь. На берегу озера Иссыкъ-Куль, въ Киргизіи, стоялъ большой монастырь. Всехъ насельниковъ монастыря поместили на плоты, связанными другъ къ другу. Отвезли отъ берега и плоты перевернули. Сразу все утонули. А зданія монастыря разрушили до основанія. Въ 1928 г. была разгромлена Михайловская пустынь въ горахъ подъ Майкопомъ. Всехъ монаховъ разстреляли ночью на майкопскомъ кладбище. Крестьяне — мученики Во время насильственной коллективизаціи крестьянство не хотело идти въ колхозы, потому что считало это великимъ грехомъ, отреченіемъ отъ Бога. Страшнымъ терроромъ ответила партія Ленина-Сталина на это сопротивленіе. Тысячи лучшихъ крестьянъ-хозяевъ были разстреляны за «саботажъ». Но это было сопротивленіе чисто религіозное, потому что власть постаралась окрасить колхозы въ яркіе цвета безбожія и, даже, богоборства. И крестьянство стало въ непримиримую оппозицію колхозамъ. Вотъ какъ примеръ, что произошло въ селе Макашевке, Воронежской области, на реке Хоперъ. Отобрали человекъ около тридцати самыхъ лучшихъ хозяевъ и самыхъ стойкихъ христіанъ. Обвинили ихъ «саботажниками». А они были все людьми крепко верующими, какъ и все жители техъ местъ по сей день, и пошли они открыто на страданія за веру въ Бога, за веру православную. И всехъ ихъ разстреляли. Никто изъ нихъ не дрогнулъ передъ смертью, не малодушествовалъ, не колебался. Исповеднически они на суде отвечали на все вопросы. Ободряли другъ друга и всехъ односельчанъ. И приняли они смерть какъ награду, какъ святые исповедники-мученики веры Христовой. После разстрела, побросали тела ихъ на большую грузовую платформу и повезли, чтобы сбросить въ яръ. А родственники шли за возомъ и плакали. Но одинъ изъ разстрелянныхъ оказался только раненымъ, а не убитымъ. Онъ подавалъ признаки жизни. Это заметила и охрана. Разогнали людей штыками. Свалили съ воза всехъ и прикладами убили того, кто еще подавалъ признаки жизни... За отказъ от воинской присяги — смерть Катакомбный священникъ отецъ Никита скрывался до самой смерти. Но въ то же время онъ продолжалъ исполнять свой священническій долгъ. Онъ былъ въ постоянномъ движеніи, переходя изъ села въ городъ, изъ города въ село, изъ дома въ домъ, совершая службы въ «домашнихъ церквахъ», исповедуя и пріобщая Святыхъ Таинъ и совершая все потребное для Катакомбной Церкви. Очень много ему пришлось пережить, неся многотрудный подвигъ этой церкви, опасностей и невзгодъ. Но онъ выявилъ себя какъ истинный, примерный, самоотверженный пастырь. Своего единственнаго сына, Ѳеодора, онъ воспиталъ не столько словомъ и наставленіемъ, сколько своимъ, безъ словъ, примеромъ, быть стойкимъ, самоотверженнымъ христіаниномъ. И юноша Ѳеодоръ такимъ, по призыву, и пошелъ въ армію. Онъ напередъ зналъ, что его ждетъ нечестивая присяга не Господу Богу, а на верность богоборческой советской власти, пришедшей въ духе и отъ имени антихриста. И Ѳеодоръ заранее предрешилъ ее не принимать. И просилъ Господа укрепить его немощныя силы на подвигъ мученичества. Въ слезахъ онъ прощался съ родителями, зная, что онъ ихъ больше не увидитъ. Взялъ благословеніе у своего родителя, отца Никиты, у своей матери. Онъ просилъ ихъ молиться усиленно о немъ, чтобы не ослабели силы его... Когда все другіе солдаты послушно присягали советской власти, онъ одинъ отказался. Смело онъ заявилъ предъ всеми, что не можетъ принести присягу богоборной власти, поскольку онъ — христіанинъ. Шумъ большой былъ. Всехъ солдатъ заставили страхомъ выступить противъ Христова исповедника, хотя въ душе редкій не признавалъ, что онъ — правъ. И сынъ катакомбнаго священника отца Никиты, мученикъ Христовъ Ѳеодоръ, былъ разстрелянъ передъ всеми солдатами части въ 1937 году. Былъ онъ жителемъ крепкаго въ вере христіанской Оренбуржья! Смерть монаха Iоанна Монахъ отецъ Іоаннъ жилъ легально въ горахъ, какъ пасечникъ съ ульями пчелъ. Но кому-то это не нравилось и мешало. А мешало то, что онъ былъ не какъ все. Ото всехъ онъ выделялся темъ, что не пилъ, не курилъ, не сквернословилъ, не вступалъ въ ссоры и драки, а жилъ вдали отъ всего этого... И вотъ эти-то черты, очевидно, и мешали «кому-то», потому что такой человекъ, какъ бельмо на глазу... И вотъ нашлись люди, какіе решили убрать его съ горъ. Они предложили монаху свои услуги, когда понадобится, перевезти его пасеку на другое место. Это обычно для пасечниковъ, — они за сезонъ изъ-за пчелъ меняютъ несколько разъ места, чтобы пчеламъ былъ лучше «взятокъ» (добыча нектара съ цветовъ). И онъ согласился, хотя другіе его предупреждали, не связываться съ ними, что люди это ненадежные... И вотъ насталъ день. Погрузили они ульи на машину и вместе съ пасечникомъ поехали. Но по пути непредвиденная остановка въ укромномъ месте, въ горахъ возле речки. Хозяина пасеки они стаскиваютъ съ машины и заявляютъ ему, что такъ какъ онъ христіанинъ и монахъ, то и они решили его распять по подобію Христа. Поискали подходящаго для распятія дерева, но не нашли. Тогда решили распинать на земле. Но прежде всего поиздевались надъ нимъ, какъ они говорили: «сказано въ Евангеліи: заплевали его и пакости ему всякія деяху». А потомъ уже приступили къ самому распятію. Они сами обо всемъ съ бравадой разсказывали при суде: «Забили мы большой гвоздь въ правую руку, а потомъ и въ левую. После этого пробили гвоздями обе его ноги. И говоримъ ему: въ Евангеліи мы читали, что одинъ изъ воиновъ пробилъ Христу бокъ. Ну такъ, чтобы и ты былъ похожъ на Него и тебе сделаемъ то же самое». После этихъ словъ, какъ разсказывали убійцы, нанесли ему рану межъ реберъ. Кровь заливала страдальца, а убійцы съ особымъ наслажденіемъ мучали свою жертву. Но отецъ Іоаннъ еще не умиралъ и былъ въ сознаніи. Они начали торопиться, потому что было уже поздно. А рядомъ шумела горная речка. И палачи решили его утопить. Бросили въ воду, а сами сели въ машину и съ пчелами уехали. Отъ холодной воды мученикъ, очевидно, очнулся. И онъ попытался выбраться на берегъ, но не смогъ изъ-за потери крови. Онъ такъ и застылъ у самого берега, держась за кустъ, совершенно обезкровленный. Надо ли говорить о томъ, что людей, сделавшихъ это «полезное соціальное дело», все же для видимости арестовали и судили. Но судъ выгляделъ очень странно. Убійцы, улыбаясь и съ хвастовствомъ, пересказывали свой, по ихъ понятіямъ, «героическій подвигъ», — убить ни за что, ни про что человека!... Явно, что подсудимые были своими людьми. Смерть учительницы Учительница наша Марія Васильевна была удивительнымъ человекомъ, уже хотя бы потому, что все учащіеся ее любили и всегда, когда произносили ее имя, прибавляли — — «наша». Она была очень внимательна ко всемъ ученикамъ школы. Ее никогда нельзя было увидеть разсерженной. Она умела подойти къ каждому, и все ей доверяли, какъ матери, знали, что она никому и никогда не сделаетъ непріятности. Въ ней было что-то неуловимое, что делало ее непохожей на другихъ учителей. Это неуловимое, что она скрывала ото всехъ, была ея пламенная религіозность, вера въ Бога, вера въ Его святой промыселъ. И поэтому она, если узнавала о комъ-либо, что онъ или она изъ верующаго дома, изъ верующей семьи, къ темъ она была особенно заботлива и ласкова. Но директоръ школы былъ не только партійнымъ, но и убежденнымъ атеистомъ и, очевидно, былъ связанъ съ органами ГБ. И онъ заподозрилъ Марію Васильевну въ томъ, что она верующая, — потому что она не была съ нимъ близка и какъ-то сторонилась отъ него. И онъ обдумывалъ планъ, какъ установить точно, верующая ли она или нетъ. И вотъ во дворе школы появляется какой-то ровъ, какая-то канава. И директоръ воспользовался этимъ обстоятельствомъ для проверки. А быть можетъ, наоборотъ, сама канава была придумана, какъ мнимый поводъ къ задуманной проверке. Эта уловка директора служила не только средствомъ выявленія Маріи Васильевны, но и всего персонала и всехъ учащихся въ отношеніи ихъ религіозной убежденности. Для этой цели была положена какъ мостикъ черезъ канаву святая икона Богоматери съ Младенцемъ, изображеніемъ вверхъ. Ставъ на икону, директоръ объяснилъ, что вся школа, собранная во дворе по классамъ со своими классными наставниками, должна пройти по образу съ одной стороны канавы на другую. Говоря это, онъ постукивалъ каблуками по самому лику Пресвятыя Девы Богородицы. После этого «вступленія», онъ началъ пропускать всехъ по классамъ черезъ этотъ «мостъ», следя за выраженіемъ лица переходившихъ. А передъ каждымъ классомъ — первой должна пройти классная наставница или наставникъ, за ними уже весь классъ. И вотъ, когда Марія Васильевна подошла со своимъ классомъ и должна была пройти по святой иконе Божіей Матери на другую сторону, где стоялъ директоръ, она остановилась и сказала громко: — Я считаю исполненіе Вашего приказанія лично для себя преступленіемъ, а Ваше требованіе — — противоречащимъ Конституціи Советскаго Союза. Я верующая православная христіанка. И по святой иконе Богоматери и Богомладенца — ходить не буду! Этого было достаточно, чтобы лучшая учительница школы исчезла вообще, не только какъ педагогъ, но и какъ живой человекъ, — безвестно куда делась. Словно земля проглотила ее. О ней никто и никогда не слышалъ ничего. И это дело сделалъ самъ директоръ школы... Только ходилъ слухъ, что ее, какъ верующую христіанку, разстреляли. Житiе катакомбныхъ iереевъ Василiя, Пимена и Алексея
(Воспоминаія сестеръ катакомбной общины г. Харькова) Наши родители всю свою жизнь держались Катакомбной Церкви. Отца нашего въ 1937 году судили за веру, и дали ему срокъ 10 летъ, который онъ отбывалъ въ Свердловске. Маму тоже судили и дали 10 летъ, но, по молитвамъ старцевъ, она пробыла въ тюрьме только 11 месяцевъ. Брату Прокопію дали три года за то, что онъ читалъ въ церкви «Апостолъ». Родители наши ходили въ церковь села Велико-Вечное Краснодарскаго края, тамъ служилъ іерей Василій Парадинъ, онъ не подписывалъ обновленчества, его за это обкладывали большими налогами, а потомъ и посадили на 10 летъ. Сами мы жили въ селе Беломъ Краснодарскаго края, и когда отецъ Василій вернулся изъ лагеря, то все «белосельцы» хотели, чтобы онъ служилъ въ нашей церкви, потому что его все любили. Видя желаніе людей, отецъ Василій и сестра моя поехали къ епископу въ городъ Краснодаръ за разрешеніемъ. Когда они вошли къ епископу и попросили разрешенія на служеніе въ нашемъ селе, то епископъ посмотрелъ на отца Василія и молодую девушку и сказалъ: «Если будешь служить, какъ мы тебе скажемъ, то дадимъ тебе место». А отецъ Василій ответилъ на это такъ: «Буду служить такъ, какъ Апостольскія Правила гласятъ, но не такъ, какъ вы скажете». На это архіерей и уполномоченный закричали: «Вонъ отсюда! Мало тебе дали, нужно еще 10 летъ дать». Когда отецъ Василій вернулся безрезультатно, то поселился у одной старухи въ коровнике, стены глиной серой помазаны, тамъ онъ и жилъ два года съ лишнимъ, людямъ ходить хозяйка не разрешала, боялась выдать батюшку, да и самой страшно было, чтобы не арестовали. Мне было 16 летъ, я ходила частенько и днемъ, носила ему передачку покушать, а постарше могли пойти только ночью. Такъ онъ и жилъ, а на третій годъ, его дочь забрала къ себе въ городъ Ригу и более вестей отъ него не было. Это было после войны». (Воспоминаія П.М.) * * * «Моя племянница по мужу, Нина Герасимовна Гладкая, вышла замужъ за Михаила Дмитріевича Гладкого, жили они на хуторе Отрубномъ, Красноармейскаго района, Краснодарскаго края. Умеръ Миша въ 1990 г., былъ очень верующимъ и страннопріимнымъ. Одинъ разъ пришла къ нимъ странница, просить милостыньки, а Миша ее взялъ и оставилъ жить въ своемъ доме. Эта странница Пелагея была знакома съ отцомъ Пименомъ. Мише стало жаль его, и онъ пригласилъ отца Пимена жить къ себе въ домъ, жилъ онъ до этого съ мамой Марѳой Ефремовной, женщиной очень верующей и богобоязливой. Отецъ Пименъ Леонтьевичъ Завада былъ изъ кубанскихъ казаковъ, онъ служилъ въ церкви діакономъ. После 1927 г. его арестовали, былъ осужденъ на 10 летъ, сиделъ въ тюрьме. Тамъ рукоположили его тайно, вместе съ отцомъ Алексеемъ. Имъ сказали: «Идите въ міръ и служите въ потаенныхъ местахъ, продолжайте Православную веру, а насъ въ эту ночь разстреляютъ». Кто рукополагалъ, я не знаю. После выхода на свободу, жилъ по «волчьему билету», безъ документовъ. Когда онъ вернулся изъ заключенія, онъ узналъ, что жена вышла замужъ, жить негде и онъ пошелъ по міру. Семья отъ него отказалась, сказали: «Не порть намъ карьеру». Когда о. Пименъ жилъ у Миши, то онъ одевалъ, обувалъ и кормилъ его, а когда Миша женился; то отецъ Пименъ ушелъ отъ нихъ на кладбище. Выкопалъ себе землянку, сделалъ престолъ и тамъ молился, къ нему приходили молиться верующіе. Была и я у него въ келліи. Никакой постели, никакого запаса питанія у него не было, была лишь печка и узенькая лежанка. Я ему говорю: «Отецъ Пименъ, ужъ очень узкая лежанка!» — А онъ въ ответъ: «Это хорошо, какъ повернусь и упаду, встаю молиться Богу. А если сделать удобную, то просплю и молитву». Батюшка ходилъ по деревушке, где бедные вдовы, онъ имъ рубилъ дрова, крылъ крыши, а платы никакой не бралъ. Когда у него спрашивали: «Чемъ отблагодарить», — то онъ говорилъ хозяйке: «Принесешь мне пообедать». Ълъ онъ разъ въ день. Разсказывалъ онъ мне: «Когда и две принесутъ разомъ и три, а когда и два-три дня никто не приноситъ. Ослабею, иду къ Мише, прошу у него пообедать. Спаси его, Господи, никогда не отказывалъ, всегда накормитъ». Отецъ Пименъ всегда ходилъ въ подряснике и съ крестомъ на груди. Пришлось ему поехать въ городъ, а по улице шелъ милиціонеръ и, схвативъ его за крестъ, закричалъ: «Это уже отжитое, сними!» А отецъ Пименъ схватилъ его за погоны и говоритъ: «А это тоже отжитое, а вы понадевали погоны!». Улица была людная, и милиціонеръ со стыдомъ скрылся въ толпе, а батюшка пошелъ по своимъ деламъ. Былъ онъ очень строгимъ и исполнителемъ всего Закона Божьяго, также и всехъ училъ и требовалъ справедливости; завещалъ похоронить его въ землянке, где онъ жилъ. Заболелъ онъ сильно, очень мучила его грыжа, Миша ему предлагалъ лечь въ больницу. На это онъ говорилъ: «Къ безбожникамъ я не пойду просить помощи, что Богъ дастъ!» Умеръ онъ отъ аппендицита, говорилъ: «Операцію делать не нужно. Я священникъ, ко мне нельзя мірянину прикасаться. Пусть меня о. Алексей переоденетъ, когда я умру». Отецъ Пименъ умеръ у Миши дома, и Миша его похоронилъ по завещанію въ его келліи и поставилъ крестъ на могиле. Умеръ батюшка въ 1962 году, отпевалъ его отецъ Алексей Козяевъ. Все вдовушки плакали по немъ, все, кому онъ помогалъ, и чтили его какъ добраго пастыря. Миша и мама его всегда зажигали лампаду на его могилке. Фамилію отца Пимена я не знаю, и где онъ жилъ, не знаю, и где его родина, — это какъ-то не интересовало, да и стеснялись разспрашивать. Потомъ многіе люди разсказывали, что видели ночью на могиле батюшки горящія свечи и слышали пеніе, хотя тамъ никого не было». (Воспоминаія ин. А. /М./) * * * «Отецъ Алексей Козяевъ проживалъ въ станице Старо-Ниже-Стеблеевской, Краснодарскаго края. Сестры моей А. племянница по мужу вышла въ те края замужъ, а мужъ ея молился у отца Алексея и насъ познакомилъ съ нимъ въ 1953 году. Мы частенько бывали у батюшки, хотя онъ жилъ въ 60 км отъ насъ. Былъ онъ женатый, имелъ матушку и дочерей, но не жилъ съ ними, т.к. матушка ходила въ открытую церковь. А себе онъ выстроилъ во дворе маленькій сарайчикъ и тамъ служилъ. Отецъ Алексей, былъ великій молитвенникъ, постникъ, но и строгій былъ. Была у него прозорливость. Одна молодая пришла къ нему, а онъ говоритъ: «Строго говори свой грехъ, ты такое зловоніе принесла мне въ келлію, что не могу дышать». Она упала ему въ ноги и просила помолиться о ней. А къ намъ пріехалъ въ село, а у насъ лавочка на улице возле двора, где собирались къ намъ соседи въ праздничные дни пустословить и судить. А онъ глянулъ на насъ и сказалъ строго: «Это ваша лавочка?» Какъ насъ съ сестрой пронзило насквозь, проводили мы отца Алексея и сразу лавочку сломали. Бывало, едешь отъ отца Алексея и какой-либо пьяный едетъ, то онъ и кричитъ: «Она отъ попа едетъ, попомъ воняетъ, воду везетъ отъ попа вонючую». Сделали брату Димитрію операцію, а рана никакъ не заживаетъ, я со слезами поехала отслужить молебенъ, а онъ говоритъ: «Не плачь, братъ твой поправится». Я привезла водички и дала брату, и стала рана заживать быстро, и онъ поправился. Въ 30-е годы отецъ Алексей былъ осужденъ на 25 летъ, а потомъ приговоренъ къ разстрелу. Когда его вели на разстрелъ то онъ услышалъ голосъ: «Беги!». И онъ побежалъ въ лесъ, а солдаты за нимъ. И вотъ отбежалъ онъ недалеко, селъ подъ деревомъ и началъ молиться Божіей Матери, и видитъ, что четыре солдата ходятъ рядомъ съ нимъ, ища его, а одинъ прошелъ въ метре отъ него и не увиделъ. Былъ онъ скрытъ отъ нихъ и невидимъ, а онъ ихъ виделъ, такъ они и ушли, не найдя его. А отецъ Алексей долго потомъ скрывался, это я пишу съ его словъ. Умеръ батюшка 16 декабря 1968 года и похороненъ въ станице. Дочь его В. живетъ въ городе Краснодаре, и мы до сихъ поръ переписываемся». (Воспоминаія П.М.) * * * «Еще хочу разсказать о чудесахъ Божіихъ, свидетелемъ которыхъ я была. У насъ въ селе церковь закрыли и сделали клубъ. И вотъ однажды объявили, что будутъ показывать кино, это было первое открытіе «клуба». Въ церкви еще все было по-старому, даже иконостасъ стоял съ иконами. Поставили лавки, повесили экранъ и начался показъ фильма. Прошло где-то съ полчаса, и тутъ резко люди закричали, кто былъ сзади, — вскочили и бросились къ выходу, передніе попадали на полъ или полезли подъ лавки. Что-же произошло? Какъ потомъ многіе разсказывали, изъ иконы, что была въ иконостасе, выехалъ святой великомученикъ Георгій Победоносецъ на коне и, взявъ копье наперевесъ, поскакалъ на людей, которые отъ страха начали убегать. Но на этомъ все не закончилось. Кое-какъ людей хоть и не всехъ собрали и продолжили показъ фильма. Показывалъ механикъ и его помощникъ. И вдругъ на хорахъ вверху запели: «Иже херувимы», и такъ громко, что почти не стало слышно фильма. Все тутъ-же решили, что это верующіе залезли и хотятъ сорвать показъ фильма, поэтому человекъ семь комсомольцевъ и помощникъ полезли наверхъ, чтобы всехъ поймать и свести внизъ. Потомъ сами же они разсказывали, что, когда они лезли наверхъ по лестнице, то пеніе прекратилось, и они обрадовались, — вотъ, верующіе испугались и замолчали. Но когда залезли на хоры, то увидели, что они пустые. Въ недоуменіи они стояли и не могли понять, какъ певцы могли убежать. И тутъ вдругъ прямо между ними невидимые певцы запели «Херувимскую». Гонимые неведомымъ страхомъ, они бросились бежать, не разбирая дороги, давя и толкая другъ друга. А помощникъ механика, бежавшій впереди, вдругъ упалъ, и по нему все пробежали, т.к. не было другого пути из-за узости места. Сбежавъ внизъ, они бросились на улицу. Теперь сеансъ былъ окончательно сорванъ. Помощникъ механика проболелъ месяцъ и умеръ, механикъ уехалъ, больше никто ни за какія деньги не хотелъ идти на работу въ клубъ механикомъ. Такъ съ техъ поръ и перестали въ немъ показывать кино. (Воспоминаія П.М.).
|